Первая русская антарктическая экспедиция

Сюжет

«Поэма о старом моряке» повествует о сверхъестественных событиях, произошедших с моряком во время затяжного плавания. Он рассказывает об этом много позже случайному собеседнику, которого отвлёк от свадебной процессии.

После отплытия из порта корабль главного героя попал в шторм, увлёкший его далеко на Юг, в Антарктику (b) . Появляется считающийся добрым предзнаменованием альбатрос (b) и выводит корабль из льдов. Однако моряк убивает птицу из арбалета (b) , сам не зная зачем. Товарищи бранят его за это, но когда туман, окутывавший корабль, развеивается, они изменяют своё мнение. Но вскоре корабль попадает в мёртвый штиль (b) , и моряка обвиняют в том, что он навлёк на всех проклятье.

В знак его вины ему на шею повесили труп альбатроса. Штиль продолжается, команда мучается от жажды. В конце концов появляется корабль-призрак, на борту которого Смерть играет в кости (b) с Жизнью-в-Смерти на души команды корабля. Смерть выигрывает всех, кроме главного героя, который достаётся Жизни-в-Смерти. Один за другим, все двести товарищей моряка умирают, и моряк мучается в течение семи дней, видя их глаза, полные вечного проклятья. Он утоляет жажду собственной кровью, которую сосёт из предплечья.

В конце концов, он видит в воде вокруг корабля морских змей (b) , которых раньше называл не иначе, как «склизкими тварями», и прозрев, благословляет их всех и всё живое вообще. Проклятье исчезает, и в знак того альбатрос срывается с его шеи:

С неба проливается дождь и утоляет жажду моряка, его корабль плывёт прямо домой, не повинуясь ветру, ведомый вселившимися в тела мёртвых ангелами. Привезя моряка домой, корабль исчезает вместе с командой в водовороте, но ничего ещё не закончено, и Жизнь-в-Смерти заставляет моряка скитаться по земле, рассказывая повсюду в назидание свою историю и её урок:

От папирусной лодки до драккара

Прогресс в судостроении в древние времена шёл медленно. Человечество предпочитало пользоваться проверенными временем изобретениями. Но военные нужды, стремление к освоению новых земель, торговые интересы подстёгивали инженерную мысль кораблестроителей. Главным изобретением стало создание судна с килем и шпангоутами в Древней Финикии. Килевое судно обладало колоссальными преимуществами перед египетской баркой – дощаником и шумерскими лодками из папируса. Судно было прочным и мореходным, вместительным и грузоподъёмным, в движение приводилось парусами, поднимаемыми на мачтах, и вёслами.

Минойский боевой корабль (Древний Крит). Гребцы, сидящие в два ряда, располагаются на нижней палубе, командир и лучники – на лёгком навесе над ними

Греки и римляне совершенствовали вёсельный движитель, изобретя корабли с двумя, тремя и четырьмя рядами вёсел – бирему, трирему и кинкирему. Это были громадные по тем временам, быстроходные и хорошо вооружённые боевые корабли, не зависящие от прихотей ветра. Но прямоугольный, или прямой, парус имел недостаток: его можно было использовать только при попутном ветре. Для того чтобы «ловить» боковой ветер, арабы и индусы, независимо друг от друга, придумали треугольный, или косой парус, который поднимался на наклонной рее или на оттяжке – фале. Корабль, оснащённый косыми парусами, использовал для движения даже встречный ветер! Но для этого мореходы должны были обладать незаурядным искусством лавирования, то есть движения против ветра зигзагом, причём из встречного ветер превращался в боковой, и корабль, хоть и медленно, продвигался вперёд. Врагом мореплавателей теперь стало безветрие, или штиль.

Европейцы переняли у арабов косой парус лишь в раннем Средневековье. С тех пор треугольный парус стал зваться латинским, хотя народ, обитавший в Италии, не имел отношения к его изобретению. В свою очередь китайцы за тысячелетия придумали несколько новшеств в судостроении, до которых европейцам ещё предстояло додуматься.

Основным типом судна в Китае, Японии и некоторых других странах Востока была джонка – дощаник, лишённый киля и шпангоутов, с приподнятыми носом и кормой. В качестве парусов использовались циновки, поднимаемые на бамбуковых реях – латах. Такие паруса меняли форму, становясь прямыми или косыми в зависимости от направления ветра. В Средиземноморье корабли управлялись рулевыми вёслами, а китайцы уже использовали руль-перо. И наконец, они первыми задумались над проблемой живучести и непотопляемости кораблей, научившись разделять их корпуса на водонепроницаемые отсеки поперечными стенками – переборками. Если судно получало пробоину, то вода затапливала один отсек, а не весь корпус.

Джонка

Отрывок, характеризующий Сказание о старом мореходе

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.

Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».

Значение

«Поэма о старом моряке» считается отправной точкой развития английского романтизма. Она примечательна своим умышленно архаизированном языком и изобретательным использованием почти всех известных на начало XIX века поэтических приёмов, включая усложнённые аллитерации и даже какофонию (With throats unslaked, with black lips baked, Agape…

). Примеры из «Старого моряка» часто приводят в англоязычных руководствах по просодии.

Откликнувшись на жалобы первых рецензентов относительно усложнённости языка, подчас затемняющего смысл поэмы, Кольридж пересмотрел текст для последующих изданий «Лирических баллад». Кроме того, он снабдил произведение пространными комментариями.

Образ-символ «Атлантиды» в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» (Второй вариант)

Вечно лишь море, безбрежное море и небо,

Вечно лишь солнце, земля и ее красота.

Вечно лишь то, что связует незримою связью

Душу и сердце живых с темной душою могил.

И. Бунин

Замечательный писатель И. А. Бунин, оставив в сокровищнице русской литературы богатое наследие из стихотворений и рассказов, всегда резко отрицательно относился к символизму. Оставаясь писателем-реалистом, он зачастую не возводил частных наблюдений к целостной концепции видения мира, оставляя читателю возможность самостоятельно размышлять над прочитанным, делать выводы. И все же изредка в произведениях Бунина появляются вечные и многозначные символы, придающие его рассказам внутреннюю загадочность, ощущение причастности к великим тайнам бытия. Таков и образ-символ парохода «Атлантида», превращающий рассказ «Господин из Сан-Франциско» в своеобразную притчу.

Не зря такое название дано кораблю, который избрал для начала своего путешествия не имеющий имени господин — богач, денежный мешок, ощущающий себя «хозяином жизни» лишь на том основании, что деньги даровали ему власть над людьми. Много таких «господинов» получали удовольствие в комфортабельных каютах корабля, потому что «пароход — знаменитая «Атлантида» — был похож на громадный отель со всеми удобствами, — с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, — и жизнь на нем протекала весьма размеренно…» Роскошь, уют, комфорт, уверенность в собственном благополучии богатых путешественников создают им иллюзию жизни, несмотря на то, что все вокруг больше похоже на маскарад. Эти люди — манекены, пытающиеся вести привычный образ жизни в отрыве от земли, не желая видеть под собой разбушевавшуюся стихию океана, грозную бездну, при виде которой они трусливо расходятся по своим, создающим иллюзию безопасности, каютам. Миллионеры свято верят в капитана — человека, умеющего, как им кажется, управлять этим кораблем, волшебным образом ведя его нужным курсом. Но пароход — это ведь маленькая песчинка для громады океана, и поэтому в нашем сердце поселяется тревога, предчувствие трагедии. Однако благополучные пассажиры спокойны, они с интересом наблюдают за парой влюбленных, которая нанята капитаном для привлечения внимания богачей. И здесь мираж — видимость любви и страсти. Материал с сайта //iEssay.ru

Как контрастирует иллюзорное благополучие и счастье в каютах и на палубах «Атлантиды» с описанием «подводной утробы парохода», которая уподоблена здесь «мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу», где «глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени». Именно здесь, в этом аду суждено было совершить обратный путь, но уже не уважаемому и знатному господину из Сан-Франциско, а «телу мертвого старика», в которое он превратился так неожиданно. Его обратное путешествие в просмоленном гробе в черном трюме парохода, скрытое от глаз «хозяев жизни» на палубах, символизирует уход под воду его личной «Атлантиды», что грозит и другим, еще не подозревающим об этом, эталонам видимого благополучия.

Но жизнь продолжается, и поэтому рассказ не заканчивается смертью миллионера. Вечное обладает неоспоримой властью над преходящим и поэтому «бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь… кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но громаден был и корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем».

На этой странице материал по темам:

бунин «господин из сан- франциско» описание атлантиды
господин из сан-франциско описание корабля
пароход атлантида образ
что символизирует атлантида в господин
символ атлантиды в господин из сан-франциско

Есть ли будущее у «крылатых» кораблей?

В чем же причина угасания столь популярного транспорта?

Все просто: их успех в России ушёл вместе с протекцией Алексеева в начале восьмидесятых. По инерции какое-то время они ещё производились, но все силы были брошены на более перспективные по мнению руководства корабли на воздушной подушке (кто же сравнивает несравниваемое, скажете вы?)

Частные речные пароходства в своей массе не смогли в голодные девяностые содержать, и что самое главное, обновлять столь дорогостоящие аппараты: экономически не выгодно.

Голландская “Комета”. Сегодня по нормам шума их эксплуатация там запрещена

К тому же российские малые населённые пункты стали вымирать — а ведь именно им были удобны скоростные корабли, поскольку на той же Волге СПК заходили почти в каждую деревню по пути своего маршрута.

Поэтому сохранились отдельные экземпляры для развлечений туристов. А общественные перевозки стали использовать другие виды транспорта.

Такая же пристань существовала в каждой деревне Ульяновской области

А в XXI веке их необходимость и вовсе сомнительна: есть скоростные поезда, самолёты, частный автотранспорт. Кто хочет — сам придумает как добраться.

Можно ли без СПК? Конечно. Но для России пока ничего лучше не придумали.

iPhones.ru

…Летали корабли по рекам.

Рассказать

Сэмюэл Тэйлор Кольридж «Сказание о Старом Мореходе»

Сложная поэма, насыщенная неоднозначными символами; в мир, изображаемый Кольриджем, нелегко вникнуть — так же, как например, в мир Гофмана или Сальвадора Дали.

Как сказала моя мама — автор в этой поэме «разделил две жизни». Говорил одно — а в подтексте совсем, совсе-ем другое…

Вот завязка сюжета: путники встречают таинственного старца, он рассказывает им свою историю… Что’ бы написал на месте С. Кольриджа любой другой поэт?

Наверное, что-то вроде:

«На свадьбу шли трое веселых гостей, попался им старый моряк на дороге, —

Из них одного удержал он, в тревоге … — «Что надо, старик? Отвечай же скорей!»

Это «перевод», точнее, пересказ Аполлона Коринфского. Тут все прописано подробно, четко и точно: гости — веселые, моряк — не «где-то там», а на дороге. Нетрудно представить себе — типично английский пейзаж, сумерки, холмы вдалеке… Моряк, должно быть, в лохмотьях; путники, наоборот, шикарно одеты…

Ну а теперь посмотрите перевод Левика:

«Вот Старый Мореход! Из тьмы вонзил он в Гостя взгляд.

— Кто ты? Чего тебе, старик? Твои глаза горят!»

В ЭТОМ мире нет конкретики. Нет предстоящей свадьбы, нет дороги… ни даже двоих спутников Гостя. Одна только тьма — а из неё чей-то огненный взор. И ничего более. Даже рук:

«Горящим взором держит он, и Гость не входит в дом;

Как зачарованный, стоит пред Старым Моряком…»

Что же это за Гость? Приходится заглянуть в «заметки на полях», чтобы там прочесть все положенное (A Mariner meeteth three Gallants bidden to a feast, and detaineth one). Самому Кольриджу, впрочем, подробности малоинтересны: он — если так можно сказать — пишет «диалог двух теней, блуждающих во тьме».

Образы оживают — даже самые случайные, не значимые и пропускаемые читателем (в обычном сюжете. А здесь — другое дело). Тень альбатроса, убитого Старым Мореходом, нависает над ним, как крест, который ему судьбой назначено нести.

(Перевод Левика: «Мертвый альбатрос на мне висит взамен креста». Так и сказано, как видите. Но в переводе Гумилева — который традиционно считается одним из лучших — все проще:

«Мне на шею альбатрос повешен ими был». Т.е., гениальный Гумилев в первую очередь передавал СЮЖЕТ.

С другой стороны, даже «внешний» фабульный костяк этой истории, в отрыве от того, _как_ Кольридж все подает (обратим внимание на то, чт_о_ происходит) — это потрясающие образы, экспрессивные, наполненные многими смыслами сразу… куда до них русскому символизму… Вспомните, как Смерть и Жизнь-в-Смерти на полуразвалившемся остове корабля разыгрывают в кости судьбу ггероя. Вспомните, как — давно мертвая команда приходит Моряку на помощь, едва только оказывается ему нужна

Значит, можно читать и без этого — «разделил две жизни»? И тогда поэма произведет не менее сильное впечатление; поэтому переводы Гумилева и Меламуда не устареют никогда.

Но левиковский — тоже останется единственным в своем роде, литпамятником нашей переводческой школы.

Многократно ненавидимый мною Вильгельм Левик, любимец советской цензуры, бойко и гладко строчащий своих псевдо-Байронов (пополам с псевдо-Гейне) — как ни странно, проник в замысел великого безумца и наркомана Кольриджа. Представил себе «сдвинутую реальность» примерно так же, как видел ее сам автор.

Итог: все три классических перевода обязательны к прочтению. Ну а пересказы А. Коринфского и Я. Фельдмана — «мимо кассы» (кстати: он Я. или Е. Фельдман все-таки? ;)) Омич или «хайфич»? Или — сам стесняется признаться? ;))

Возвращаясь же к Кольриджу — скажем так: эта поэма = ОЧЕНЬ любопытный эксперимент, который можно сравнить, например, с «Петербургом» того же Андрея Белого (если помните, там была идея, что «наше восприятие преображает реальность».

Классика не стареет. Рад, что старину Сэма читают до сих пор.

Весло и парус

Параллельно с созданием новых типов судов появлялись и совершенствовались их движители – средства, приводящие судно в движение. Как мы уже знаем, самым первым движителем был длинный шест, которым лодочники и плотогоны отталкивались от дна на мелководье. Но что делать на глубокой воде? Оказалось, что от воды тоже можно отталкиваться тем же шестом. Вода достаточно плотная, её сопротивление, возникающее при обтекании шеста, толкало судно вперёд.

Лодочник с шестом

Для дополнительного увеличения силы сопротивления воды к концу шеста приделали дощечку – лопасть. Получилось весло – самый первый судовой движитель. Вёсла бывают однолопастные и двухлопастные. Последние знакомы тем людям, кто хоть раз в жизни видел байдарку. Поочерёдно загребая то правой, то левой лопастью, человек, плывущий на байдарке, держит свою лодку на курсе и легко управляет ею. С древнейших времён конструкция весла не претерпела значительных изменений.

Параллельно с использованием вёсел человечество с помощью паруса научилось использовать энергию ветра. Парус представляет собой полотнище, поднимаемое на вертикальном столбе – мачте. Ветер, наполняя парус, приводит в движение судно.

Наконец лодки получили парус

Первые паруса, скорее всего, изобрели народы, вся жизнь которых была связана с морем, – полинезийцы или жители островов Индийского океана. Эти паруса, в неизменности сохранившиеся до наших дней, представляют собой лёгкие плетёные из пальмового волокна циновки, натянутые на изогнутые бамбуковые рамки. Такой парус позволял «ловить» не только попутный, но и боковой ветер, под ним катамараны проа бежали по морю со скоростью автомобиля.

Самоуверенные европейцы, наивно полагавшие, что все полезные изобретения от начала времён были сделаны только в границах известного им мира – от Месопотамии до Португалии, – додумались до таких универсальных парусов лишь в Средние века. До этого на реках и морях Европы, севера Африки и Передней Азии царил так называемый прямой парус – прямоугольник из ткани или хорошо выделанных шкур, поднимавшийся на мачте с помощью поперечной перекладины – реи. Такой парус позволял ходить только при попутном ветре. А в безветрие, в боковой ветер (моряки называют его «бакштаг») или при встречном ветре команде приходилось браться за вёсла.

Лодка с обшивкой внахлёст и прямым парусом

Расследование

На следующий день после потери корабля совет отправил письмо королю, с сообщением о гибели «Васа». Письмо шло в Польшу две недели. «Безответственность и халатность» — писал король в ответном письме в недвусмысленных выражениях требуя наказать виновных. Капитан Сёрфинг Хансон, который выжил во время катастрофы, был немедленно вызван на допрос, где он клялся, что пушки были надёжно закреплены, а экипаж трезв. Каждый из выживших офицеров был допрошен. В ходе расследования создалось впечатление, что комиссия больше хочет найти «козла отпущения» нежели установить истинные причины гибели «Васа».

Так же были опрошены все члены экипажа: Правильно-ли было поставлено парусное вооружение? Был-ли экипаж трезв? Правильно ли был уложен балласт? Надежно ли были закреплены пушки? Однако никто не был готов взять вину на себя. Члены экипажа и подрядчики разделились на два лагеря, обвиняющих друг друга.

Немало вопросов было и к судостроителям, основным из которых был: «Почему корабль был настолько узким?» Якобсон, который достраивал «Васа» после смерти Хенрика Хабертсона говорил, что следовал спецификациям утвержденным самим королем. По факту он увеличил ширину корабля на 42 сантиметра, чего оказалось не достаточно, так как строительство слишком сильно продвинулось к тому времени как Якобсон взялся достраивать королевский линкор.

В конце концов, виновные так и не были найдены. На суде Арендт де Гроот на вопрос, почему судно затонуло дал ответ: «Только Бог знает». Король Густав Адольф одобрил размеры корабля, парусное вооружение и количество орудий. В итоге вина, фактически, упала на Хенрика Хабертсона, который к тому времени давно покоился в могиле.

Огромные морские корабли на подводных крыльях: «Комета», «Колхида» и «Циклон»

Кроме речных «пароходиков», в ЦКБ Алексеева активно разрабатывали морские скоростные теплоходы разнообразных типов.

Первым серийным образцом стала «Комета», оснащенная модернизированными дизельными двигателями, запущенная в производство в 1961 году.

С 1962 по 1982 год было выпущено 125 «Комет» с «ёмкостью» до 120 пассажиров в зависимости от модификации. Из ни 39 ушли на экспорт.

В 1982 году на смену «Комете» появилась усовершенствованная «Колхида» на 120-140 пассажиров, также с дизельными двигателями.

Этот тип получил прочный сварной корпус с полноценным разделением на 9 водонепроницаемых отсеков, что обеспечивает непотопляемость судна обеспечивается при заполнении любых двух смежных отсеков.

Завершили славную линейку двухпалубный флагман «Циклон» и малое морское судно «Ласточка», сошедшие со стапелей в 1986 году.

Производство первых планируется возродить в ближайшее время для освоения морских маршрутов Балтики и Дальнего Востока – в обновлённом варианте с индексом “250”.

Значение

«Поэма о старом моряке» считается отправной точкой развития английского романтизма . Она примечательна своим умышленно архаизированном языком и изобретательным использованием почти всех известных на начало XIX века поэтических приёмов, включая усложнённые аллитерации и даже какофонию (With throats unslaked, with black lips baked, Agape…
). Примеры из «Старого моряка» часто приводят в англоязычных руководствах по просодии .

Отсылки

Итальянский композитор Адриано Луальди написал симфоническую поэму по мотивам стихотворения (1910).

В 1925 г. по мотивам поэмы был поставлен художественный фильм «Старый мореход».

По мотивам поэмы, с цитатами из неё, английская метал группа Iron Maiden написала в 1984 году 13-минутную песню «Rime of the Ancient Mariner», которая вошла в альбом Powerslave. Песня полностью пересказывает сюжет поэмы и цитирует два фрагмента из неё в качестве куплетов.

Композиция «Good Morning Captain» из альбома Spiderland

американской построк-группы Slint посвящена сюжету поэмы.

Отсылка к поэме содержится в главе двадцать первой романа П. Г. Вудхауса «Брачный сезон» (1949).

Дуглас Адамс использовал отсылку к поэме в сюжете детектива «Long Dark Tea-time of the Soul» (1988).